Читальный зал
Наука и жизнь
Русский язык в школе
Русский язык за рубежом
Русская речь
Мир русского слова
Журнал «Грамоты.ру»
Исследования и монографии
Конкурсные публикации
Филологические науки
Черная роза и драдедамовый платок (об эпитете)
Эпитет (от гp. epitheton – «приложение») – вид тропа. Это слово или словосочетание, называющее какой-то признак предмета и тем самым его выделяющее, подчеркивающее: море синее; радость легкокрылая (А. С. Пушкин); мысли, дышащие силой (М. Ю. Лермонтов); чародейка зима; волны несутся, гремя и сверкая (Ф. И. Тютчев).
Грамматически эпитет чаще всего – имя прилагательное, но в этой же роли (как видно из приведенных примеров) могут выступать существительное, причастие, наречие, деепричастие. Сопутствуя определяемому слову, эпитет характеризует, оценивает, индивидуализирует предмет или явление, переносит на него свое значение, участвуя в создании художественного образа. По мнению Л. И. Тимофеева, любой эпитет можно рассматривать как троп, поскольку везде «мы имеем дело с перенесением значения слова на другое и вытекающим из этого сочетания новым смысловым значением, т. е. признаком тропа Часы деревянные несут в себе значение, отличное и от часов, и от дерева; здесь отмечены лишь определенные свойства понятия дерева» 1 .
Однако это не общепринятая точка зрения. Теория эпитета разработана недостаточно, и один из самых спорных вопросов – разграничение эпитета и логического определения. В старинных риториках различали эпитет поэтический, или украшающий (гр. epitheton ornans) и эпитет необходимый (гр. epitheton necessitas); к этой оппозиции и восходит часто встречающееся в современной стилистике разграничение эпитета и логического определения. Цель последнего – отделить данный предмет от подобных ему: напр., роза черная, а не красная, не белая и т. д. Выражаясь риторическим слогом, это эпитет необходимый. Определение «черный» сужает объем понятия: черных роз меньше, чем роз вообще. Одновременно содержание понятия, т. е. совокупность указываемых существенных признаков его, увеличивается: в содержание понятия входит такой признак, как цвет. Эпитет же, или украшающий эпитет, в соответствии с риторической традицией, не изменяет ни объема, ни содержания понятия: он просто называет, выделяет один из признаков предмета, как бы само собой подразумевающийся: снег – белый, ночь – темная, песок – сыпучий, бор – дремучий, облако – ходячее и дерево – стоячее (из русского фольклора). С логической точки зрения, можно сказать, что подобные определения избыточны, словосочетания тавтологичны: ведь обычный цвет снега – белый, а дерево всегда (или почти всегда) – «стоячее». Но для образования представления о предмете выделение того или иного существенного его признака важно: ведь снег можно было бы назвать не белым, а холодным, дерево – зеленым и пр. Эпитет «как бы перегруппировывает признаки, выдвигая в ясное поле сознания тот признак, который мог бы и не присутствовать» 2 . Томашевский выразительно иллюстрирует разницу между эпитетом и логическим определением: «Сочетания серый волк и серая лошадь не равнозначны. Определение серый по отношению к лошади несомненно логическое, потому что, говоря серая лошадь, мы отличаем данную масть от других, как например: буланая лошадь, вороная лошадь и пр. Определение серый по отношению к волку (сказочный серый волк) не является логическим, потому что не для того говорят серый волк, чтобы отличить его от волка другой масти. Это вообще волк, и слово серый только подчеркивает привычный и типический цвет волчьей шерсти» 3 .
В зависимости от контекста одно и то же слово может выполнять разные функции: в сказке все волки – серые, на охоте – важны оттенки. В художественной речи определение, оставаясь логическим, актуализирует в сознании читателя не столько логические связи (т. е. побуждает к суждениям, умозаключениям), сколько создает представление, образ предмета. Так, в стихотворении Блока «В ресторане» лирический герой дарит героине черную розу:
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.
Выбор черной розы (а не красной, не розы вообще) здесь символичен: в контексте стихотворения и книги стихов в целом (ее общее название – «Страшный мир») черный цвет имеет не столько прямое, сколько переносное значение. В европейской традиции устойчивая семантика черного цвета – печаль (вспомним черные паруса в романе о Тристане и Изольде). Черная роза – символ черного, мрачного душевного состояния лирического героя, это подчеркивают и другие стихотворения, входящие в книгу: «На дне твоей души, безрадостной и черной, / Безверие и грусть» (цикл «Жизнь моего приятеля»); «Всё будет чернее страшный свет, / И всё безумней вихрь планет / Еще века, века!» («Голос из хора»). Словосочетание «черная роза», в сущности, – оксюморон, т. е. сочетание несочетаемого: цвету печали противостоит не менее традиционная – во всяком случае в любовной лирике – радостная символика розы (молодость, любовь, красота) 4 .
Еще один пример совмещения в слове логического определения и выразительной, емкой, эмоциональной характеристики предмета – первый снег в одноименном стихотворении П. А. Вяземского. В отличие от белого снега – традиционного украшающего эпитета, создающего зрительный образ, не сужая объема понятия (вспомним народную песню: «Снежки белые, пушисты. »), первый снег – определение логическое, он знаменует начало зимы. В стихотворении Вяземского слово «первый», не утрачивая своего прямого значения, получает дополнительные смыслы благодаря аналогии между первым снегом и первой любовью, ее первым вздохом, первой думой. Меланхолический поэт сближает между собой «праздник зимы» и «счастливые лета» человеческой жизни как явления преходящие, временные. Первый снег, преобразовавший «природу бледную, с унылостью в чертах», – «хрупкий», и он растает, он «первенец зимы, блестящей и угрюмой»; первая любовь пройдет, она «приводит к опыту безжалостным уроком / И, чувства истощив, на сердце одиноком / Нам оставляет след угаснувшей мечты». Пушкин взял из «Первого снега» Вяземского эпиграф к первой главе «Евгения Онегина»: «И жить торопится и чувствовать спешит».
Если в рамках оппозиции: эпитет / логическое определение – выбор эпитета ограничен (ведь нужно называть наиболее типические, очевидные свойства предмета), то более широкий взгляд на эпитет, согласно которому в слове могут совмещаться различные функции, резко увеличивает объем понятия. В индивидуально-авторском творчестве, где особенно ценится новизна, свежесть, оригинальность поэтических определений, писатели нередко прибегают к необычным словосочетаниям, в том числе к оксюморонам. Так, в «Театральном романе» М. А. Булгакова Максудов называет свою пьесу «Черный снег»; «Горячий снег» – роман Ю. В. Бондарева о войне. Одна из функций заглавия – заинтересовать читателя, сразу взять его «в плен», и оксюмороны здесь очень к месту. Они мотивированы тематически: ведь изображаются войны, события страшные, противоестественные.
Определения, индивидуализирующие предмет и, соответственно, изменяющие содержание понятия, стали в особенности цениться в литературе, начиная с эпохи романтизма: творческие манифесты романтиков провозглашали свободу творчества и обновление языка поэзии. «Романтическая реформа стиля во Франции и в Англии, – пишет В. М. Жирмунский, – была направлена в значительной степени против традиционных украшающих эпитетов. Требование «mot propre» («точного названия предметов») и «couleur locale» («местного колорита») в школе Гюго и Сент-Бева способствовало разрушению канонизованных парных сочетаний, в которых определение сделалось с течением времени пустым и условным общим местом; такие же результаты имела объявленная в литературных манифестах Вордсворта борьба против «условно-поэтического языка» («poetic diction») за простоту разговорной речи. Романтизм впервые принципиально оправдывает индивидуальную точку зрения и индивидуальное словоупотребление: вместо традиционного синего моря поэт увидел море розоватым или зеленым, вместо белого паруса в поэзии появился рыжий парус Завершение этого пути – в художественной технике эпохи импрессионизма, окончательно разрушившей в искусстве статические и вневременные идеи предметов и отдавшей его во власть мгновенных текучих и колеблющихся оттенков непосредственного восприятия. Стилистическим эквивалентом этой последней стадии является искание «редкого эпитета» («épithète rare»), завершающее эволюцию, которая открывается романтическим требованием «mot propre» 5 .
Отражением на терминологическом уровне этой стилистической эволюции является широкое понимание эпитета, господствующее (хотя и не общепринятое) в современной стилистике. Определение эпитета, данное в начале статьи, покрывает собою и традиционные (украшающие) эпитеты, и логические определения: последние в художественной речи часто становятся эпитетами. Семантику определения всегда уточняет контекст, усиливающий или, напротив, приглушающий то или иное значение слова. В «Преступлении и наказании» Ф. М. Достоевского даже драдедамовый платок, т. е. платок, изготовленный из особого, дешевого сукна, знак бедности 6 , воспринимается не только как логическое определение. Это и эпитет, подчеркивающий жертвенные мотивы, руководившие Соней Мармеладовой, которая стала на путь проституции. Вернувшись домой с деньгами, впервые полученными за это, Соня (как рассказывает ее отец Раскольникову) на стол перед Катериной Ивановной «тридцать целковых молча выложила. Ни словечка при этом не вымолвила, хотя бы взглянула, а взяла только наш большой зеленый драдедамовый платок (общий такой у нас платок есть, драдедамовый), накрыла им совсем голову и лицо и легла на кровать, лицом к стенке, только плечики да тело все вздрагивают. ». Повтор детали и соответствующего определения закрепляет эту семантику: оказавшись впервые в комнате Мармеладовых, Раскольников видит девятилетнюю Полю «в одной худенькой и разодранной всюду рубашке и в накинутом на голые плечи ветхом драдедамовом бурнусике, сшитом ей, вероятно, два года назад, потому что он не доходил теперь и до колен. ». Повторит ли Поля путь Сонечки? На этот вопрос наводит и повторяющееся определение-эпитет. Символично и то, что накануне своей явки в полицию с признанием Раскольников видит Соню в этом платке: «Он перекрестился несколько раз. Соня схватила свой платок и накинула его на голову. Это был зеленый драдедамовый платок, вероятно тот самый, про который упоминал тогда Мармеладов, «фамильный». У Раскольникова мелькнула об этом мысль, но он не спросил». И на каторге (эпилог романа) на Соне – «ее бедный, старый бурнус и зеленый платок».
Историю эпитета А. Н. Веселовский, основатель исторической поэтики, готов был считать «историей поэтического стиля в сокращенном издании» 7 . Ведущей тенденцией, обнаруживаемой в этой истории, он считал «разложение. типичности индивидуализмов» 8 . Однако такая формулировка дает лишь самые общие ориентиры. На каждом этапе развития национальной литературы, того или иного жанра, направления, индивидуального творчества писателя используются и «типические», и «индивидуализирующие» эпитеты; само их соотношение, принципы эпитетизации суть знаки Времени, стиля – общего, устойчивого, или индивидуального, резко своеобразного. Поэтому при изучении эпитетов того или иного автора весьма опасен дедуктивный, предвзятый подход. Так, восхищаясь богатством и многообразием эпитетов, используемых поэтами-романтиками при описании моря – «свободной стихии» (Пушкин), не следует забывать, что еще античные авторы, и прежде всего Гомер, писали о море очень конкретно и выразительно, применяя отнюдь не только тавтологические эпитеты. «У греков, как у приморского народа, – отмечает С. И. Радциг, – было много слов, обозначающих море, и еще более эпитетов, характеризующих его в самые различные моменты: «божественное», «многошумное», «рыбообильное», «бесплодное», «седое», «виноподобное» (черное), «багряное», «туманное» и т. д. Эти эпитеты воспроизводят разные световые оттенки, которые могла запечатлеть наблюдательность народа, постоянно видевшего море в разных условиях – черное и искрящееся, как вино, когда на небе собираются тучи, багряное, когда на него падают отблески зари, и т. д.» 9 . С другой стороны, «типические» и часто (слишком часто!) повторяющиеся определения встречаются так или иначе во все эпохи, характеризуя слог не только одних эпигонов. Например, Д. С. Мережковский резонно находил в прозе Л. Н. Андреева много эмоционально-оценочных, идущих от романтического словаря эпитетов, давно ставших «мертвой пылью слов, книжным сором»: «Перевертываю страницы и нахожу: „сад вечно таинственный и манящий“, „острая тоска“, „жгучее воспоминание“, „молчаливая творческая дума“, „огромное, бездонное молчание“, „стихийная необъятная дума“, „молчаливо-загадочные поля“, „неведомая тоска“, „необъятная тишина“, „чистая творческая дума“, „мучительные воспоминания“, „неизведанный счастливый простор“, „роковая неизбежность“, „безвыходное одиночество“, „необъятный всевластный мрак“, „холодное отчаяние“, „музыка, играющая так обаятельно, так задумчиво и нежно“, „музыка, обдающая волною горячих звуков“, „дикое упоение злобою“, „безмерная печаль нежной женской души“, „огненная влага в кубке страданий“» 10 . Загадка для критика – сила воздействия произведений Андреева на читателей, несмотря на высокую концентрацию таких эпитетов на небольшом пространстве текста; ответ Мережковский ищет в проблемах, волнующих писателя.
В многообразии эпитетов выделяют некоторые виды, за которыми закрепились определенные термины. Прежде всего это постоянные эпитеты, характерные для словесного творчества на ранних его этапах (фольклор, средневековые литературы; к индивидуально-авторскому творчеству этот термин обычно не применяют). В стихотворном фольклоре эпитет, составляющий вместе с определяемым словом устойчивое словосочетание, несущее одно ударение, выполнял, помимо содержательной, мнемоническую функцию (гр. Mnemónicon – искусство запоминания). Постоянные эпитеты облегчали певцу, сказителю исполнение произведения. Любой фольклорный текст насыщен такими, по большей части «украшающими», эпитетами. «В фольклоре, – пишет В. П. Аникин, – девица всегда красна, молодец – добрый, батюшка – родный, детушки – малые, молодчик – удалый, тело – белое, руки – белые, слезы – горючие, голос – громкий, поклон – низкий, стол – дубовый, вино – зеленое, водочка – сладка, орел – сизый, цветок – алый, камень – горючий, пески – сыпучие, ночь – темная, лес – стоячий, горы – крутые, леса – дремучие, туча – грозная, ветры – буйные, поле – чистое, солнце – красное, лук – тугой, кабак – царев, сабля – острая, волк – серый и пр.» 11 . В зависимости от жанра, подбор эпитетов несколько видоизменялся. Воссоздание стиля, или стилизация фольклорных жанров предполагает широкое использование постоянных эпитетов. Так, ими изобилует «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» Лермонтова: солнце красное, тучки синие, златой венец, грозный царь, удалой боец, дума крепкая, дума черная, сердце жаркое, плечи богатырские, сабля острая и т. д.
Привычка к постоянным эпитетам могла приводить к их окаменению, по выражению Веселовского: эпитет бессознательно употребляется «в тех случаях и положениях, которые его не только не вызывают, но и отрицают» 12 . Так, в былине «Илья Муромец и Калин-царь» татары обращаются к своему царю: «Ай же ты, собака да наш Калин-царь! »; так же называет его повествователь: «Тут собака Калин-царь говорил Илье да таковы слова. » 13 . Соответственно, этот прием повторяется и в стилизациях: «Почернело синее море» («Сказка о рыбаке и рыбке» Пушкина).
Поскольку при классификации тропов применяются разные основания, возможно совмещение в одном словосочетании различных тропов. Наряду со словосочетаниями, где определение используется в одном из его прямых значений (пески сыпучие), выделяют эпитеты метафорические: облако ходячее и дерево стоячее. Они яркая примета авторского стиля: «Ты – мое васильковое слово, / Я навеки люблю тебя. / Как живет теперь наша корова, / Грусть соломенную теребя?» (С. А. Есенин. «Я красивых таких не видел. »); «Как жадно мир души ночной / Внимает повести любимой!» (Тютчев. «О чем ты воешь, ветр ночной?»). Выразительны и метонимические эпитеты: «Одна скала, гробница славы. » (Пушкин. К морю).
Этимологическое значение термина «эпитет» – приложение, но это такое приложение, без которого трудно представить художественный текст.
1 Тимофеев Л. И. Основы теории литературы. М., 1971. с. 222. [Вернуться]
2 Томашевский Б. В. Стилистика и стихосложение. Л., 1959. с. 201. [Вернуться]
4 См.: Чернец Л. В. Черная роза, или Язык цветов // Русская словесность. 1997. № 2. [Вернуться]
5 Жирмунский В. М. К вопросу об эпитете // Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. с. 359. [Вернуться]
6 «Драдедам – один из самых дешевых видов сукна в XIX в. Как признак бедности драдедам встречается у многих писателей» (Кирсанова P. M. Розовая ксандрейка и драдедамовый платок. Костюм – вещь и образ в русской литературе XIX века. М., 1989. с. 78-79). [Вернуться]
7 Веселовский А. Н. Из истории эпитета // Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М., 1989. с. 59. [Вернуться]
9 Радциг С. И. История древнегреческой литературы. М., 1992. с. 72. [Вернуться]
10 Мережковский Д. С. В обезьяньих лапах (о Леониде Андрееве) // Мережковский Д. С. В тихом омуте. М., 1991. с. 13. [Вернуться]
11 Аникин В. П. Теория фольклора. Курс лекций. М., 1996. с. 295. [Вернуться]
12 Веселовский А. Н. Указ; соч. с. 65. [Вернуться]
13 Записана от Т. Г. Рябинина // Гильфердинг А. Ф. Онежские былины. Т. 2. М.; Л., 1950. [Вернуться]
Текущий рейтинг: 
Источник